Он знал — женщины это смерть. Конкретно эта ходит на шпильках в лаборатории и говорит таким голосом, будто отчитывает тебя за забытый талончик в поликлинике.
— Снимите куртку, сядьте и не дёргайтесь. Я люблю, когда пациенты сохраняют иллюзию контроля. И давайте сразу договоримся — я не буду пытаться вас пожалеть, а вы не будете изображать из себя героя боевика.
Он мог бы отреагировать сарказмом, но почему-то вместо этого просто сжал челюсти. У этой женщины взгляд, которым обычно сверлят бестолковых стажёров, а теперь — его.
Через месяц белый халат перестал вызывать у него нервный тик (ну, он и так из тех пацанов, что в больницу ходят только на плановый мед. осмотр по работе и то нужно уговаривать). Но в итоге он просто привык. Привык к её привычке ставить кофе на стол, как перед казнью, к сухим замечаниям про его “непотопляемый цинизм” и к язвительным шуткам после окончания очередного теста, из тех, которые запрещены какой-то там конвенцией.
Можно было бы посчитать это стокгольмским синдромом, но иногда Адену просто кажется, что он как тот только вылупившийся утёнок, и первая, кого он увидел в этой супер секретной организации была именно она. Что, кстати, порушило ему всю систему эмоцианальных барьеров, выстроенную не одной смертью достойных привязанности людей.
Прежде, всякий раз перед ним вставал вопрос: "почему бы не попробовать завязать доверительных отношений с этими ребятами из отдела", он чувствовал — они неплохие, но травма, как чёрный мицелий, пронизывающая душу, говорила: не доверяй, и не давай довериться в ответ — ты не сможешь быть рядом, когда будет нужно. Так Дженс застрял в узком круге близких людей, за которых держался, как утопающий, обрастающий лишь поверхностными знакомствами, которые можно было стряхнуть также легко, как сигаретный пепел, но. Вейл, она как вредная бабка из той же поликлиники, которая вдруг завладела телом красотки со стилем, и как будто всем своим существованием вправила ему мозги. That's okay, boy. И он просто в это поверил.
Что между ними — никто бы не понял.
Дружба? Да. Но странная, как все в их жизни. Он мог прийти в её лабораторию ночью и не быть выгнанным. Что, кстати, тешит самолюбие, потому что все знают: не многих она способна терпеть в личное время. Вейл никогда не навязывается, и это раздражает. Часть его хотела бы, чтобы она хоть раз “пострадала фигнёй” вместе с ним, но у неё всегда всё с каким-то подтеском и для личной выгоды, всё не просто так.
В её кабинете пахнет антисептиком, кофе и дорогим парфюмом. Она читает отчёты, а он ест сэндвич, умудряясь не накрошить.
— Напоминаешь мне бездомного кота. Всё время приходишь сюда, чтобы тебя покормили и посочувствовали.
— Шакова? — сэндвич во рту ещё никогда не затыкал ему рот, и он показывает ей картинку на телефоне, где тигр сидит в коробке с надписью «free kitten».
— Его эго настолько велико, что даже в шутках он — хищник, — теперь ей даже лень закатить глаза, она просто зевает руку. — Не льсти себе. Ты скорее скунс. С ним тоже жалко расставаться, когда привыкаешь.
А ещё она знает о его бардаке в отношениях. И про девушку, что ему тайно нравится. Непонятно почему он признался именно ей, они даже не выпивают вместе.
— И поэтому ты, конечно же, решил продолжить страдать в одиночестве? Великолепный план. Прямо-таки достойный Нобеля по глупости.
— О боже, это что... слова поддержки? Я не ослышался?
— Это диагноз. Но не волнуйся, лечение ещё возможно… если ты перестанешь вести себя, как страдающий поэт на кофеине.
Ну и на той ноте, что они так хорошо «ладят» они как-то даже попробовали быть больше, чем друзья. Всё кончилось быстро.
— Ты слишком красив, чтобы с тобой спорить. Это раздражает.
— And you… you’re a bit too much.
— Взаимно.
Они выпили кофе, как ни в чём не бывало, и с тех пор оба знали: это не “любовь”, это что-то другое. Гораздо прочнее и неубиваемее.